Чего только не было в пекарне на углу бульвара: сладкие плюшки, пирожки с начинкой, батоны всех сортов и размеров. Они тесно лежали на полках маленькой булочной и хвалились друг перед дружкой - ведь каждый считал себя благороднее, мягче и пышнее.
      - Я, - горделиво заявляла Сдоба, - булка сладкая, праздничная, из богатого теста выпечена. Да во мне столько сливочного масла, что если бы все батоны магазина взять да и пустить на бутерброды, и то его пошло бы куда меньше. А ванили-то во мне, ванили! Чувствуете, какая я ароматная? То-то! Не вам чета.
      - Мн-м, я не согласен, - возразил Рижский хлеб. - Во мне, хлебе рижском, специй есть много больше. Это я естъ са-а-мый тушист хлеб в мире. Что есть белый хлеб? Ничто! В вас просто пекар забыл положитъ тмин. Вот у нас, в При-и-балтыке...
      - Но пr-rостите! - важно окинул его взглядом длинный французский Багет. - Вы, Rижский, непr-rилично гrязн цвет. И вы совеr-rшенно невозможн с сыroм и джемом. Вашим тмином можно испоr-rтить вкус любого блюда, будь то паштет фуа-гr-rа, жюльен или котлетка де-воляй. Взгляните на меня: вот я и впr-rямь совеr-rшенство. Настоящий хлеб должен быть длинным, как я, с хr-rустящей коr-rочкой - как у меня. А у вас? У вас у всех есть у вас коr-rочка? Покажите мне её. Ну? Где? Нету!
      - Э, слушай, ты что такой горячий, да?! Как бешеный конь. Зачем других обижаещь? - донёсся голос сверху. - Что это за фуа-гра-шмуагра такой? Какой-такой жюльен-шмульен? Это еда, что ли, такой? Для больных? Я, Лаваш, нэ потэрплю в присутствии милых женшын никаких таких слов, понимаэшь.
      Разгневанный Лаваш подбоченился и скосил взгляд на полку с булками, где стыдливо зарумянились Хала и Пита.
      - Да-да-да, - очнулась Пита, - всё верно. К шашлыку и хашу лучше нас с Лавашиком не найти. У нас дома, на Ближнем Востоке и Кавказе, в нас и мясо, и зелень заворачивают. Я вот, например, с секретом! У меня внутри есть кармашек, куда можно положить вкусную начинку. А самое главное между нами различие, господин Багет, - это то, что нас люди руками ломают, а не режут, как поросят.
      И Пита с Халой отвернулись с надменными минами.
      - Ой, люди добрые, дывитеся сюды! У нас на Украине меня, Паляницу, люди так уважают, что на вышитом рушнике на середок стола ложуть, на самое главное место! Да я и белее и мягче и Рижского, и Багета, и Лаваша, и этих Халы с Питой!
      - Что? Вы видели? Нет, вы видели?! Лопни мои глаза! Я - Хала, праздничный еврейский хлеб! Я вам не просто плетёнка с маком. Эй вы! Вы все тут - вы вообще слыхали за исход евреев из Египта? Нет? Таки я вам расскажу. Евреи чтут субботу, чтоб вы знали. Работать у евреев в субботу грех. Когда Моисей вывел свой народ из Египта, Бог сорок лет кормил людей в пустыне манной, небесным хлебом. И чтобы не работать в праздник, не нарушать древний закон, накануне, в пятницу, этой манны собирали сразу на два дня. Смотрите сюда. Видите, я из двух кусков теста? Таки это и за пятницу и за субботу! Ха-ха! Я, Хала, прообраз манны небесной. Я самая-пресамая!
      - А... можно и мне сказать? - зашевелился Чёрный хлеб. - Я не особенный, не праздничный и не заграничный. Я обычный. Кхе! Из серой ржаной муки. Пусть я самый дешёвый из вас, но этим-то и дорог людям. Загляните в рюкзак любого геолога, в вещмешок солдата. Вот он я где, чёрный хлебушек! Всегда рядом с человеком.
      - Эй, черняшка, а знаешь, что тебя люди кирпичом прозывают? Не обидно? - спросила Сдоба.
      - А что на правду-то обижаться? Я и есть кирпич. - Чёрный хлеб показал свои загорелые плоские бока. - Это специально так придумано: чтобы побольше хлеба вошло в машину, мы, буханочки, тесно-тесно друг к дружке прижмёмся и едем бок о бок. Нас грузовики везут далеко-далеко, по деревням и сёлам. Запах хлебный на всю улицу! А как нам радуются! Ведь за обеденным столом чёрный хлеб и с борщом, и с ушицей, и с сальцем, и с селёдочкой. Куда им, иноземным хлебам, до меня! А сухарики из нас - м-м-м! - объедение! Люди ни на что меня не променяют, не предадут. Потому что много дорог нами вместе пройдено, много горя за сотни лет вместе пережито. Война, разруха, голод - всё было. Буханка чёрного тогда ценилась выше золота. Да что тут говорить, - он бросил грустный взгляд на полки с модными булками, - всё равно не поверят.
      Калач и Саечка с уважением посмотрели на Чёрного и прижалась к нему боками. И братишки-бублики придвинулись поближе.
      - А я, ребята, знаете какой? - заговорил вдруг Калач.
      - Какой? - встрепенулись булки.
      - Тёртый, ситный и с ручкой. А знаете, зачем мне эта ручечка?
      - Зачем?
      - Да то-то и оно, что она никому не нужна! Если только голубям да воробьям. Ведь её не едят, а выкидывают.
      - Не может этого быть! Выкидывают? Как так? - забеспокоились Кирпич и Саечка.
      - Очень просто. К примеру, строят храм. Работа кипит, только успевай брёвна таскать, раствор месить. Времени у работяг в обрез, иной раз некогда и рук помыть, а поесть не мешало бы. Вот выпадет у кого свободная минутка, купит он у разносчика калач за грошик, мякиш съест, кваском запьёт, а ручечку запачканную голубям скормит. И снова за работу. Так что калач - старинный русский хлеб. Не простой, исторический!
      - Ай да Калач! Ай да молодец! - в один голос воскликнули Лаваш, Кирпич и Саечка. - А тёртым-то кто тебя прозвал?
      - А люди же и прозвали. Взгляните-ка на мои бока - видите, я весь в муке? Это неспроста. Если я упаду, испачкаюсь, меня надо просто о-те-реть. Вся земелька с меня вместе с мукой осыплется, и снова я чист. Вот и прозвали меня тёртым. Меня ещё детишки малые любят. Я нигде не пропаду, даже если упаду. Хе-хе!
      - Да, не прост, не прост наш Калачик оказался.
      - Ребята, как я горжусь вами! - не удержалась Саечка.
      - Саечка, а ты что молчишь? Ты у нас тоже умница, красавица. Если б не ты, с чем бы студенты в столовой винегрет лопали? Ты и маленькая, и беленькая, и...
      - И самая крутая из вас! Да-да-да!
      - Нэ может быт! - оживился Лаваш. - Такой малэнкий, бэлэнкий дэушка - и вдруг самий крутой булка? Вах! Как так?
      - А вот как. Я, Сайка, из теста самого крутого замеса, из муки самого высшего качества! Отведаешь меня за завтраком - и весь день есть не хочется...
      Долго ещё пышки да плюшки болтали и хвастались. А к вечеру полки опустели, хлеб раскупили. В магазине остались только усталая Касса и шустрая Швабра. Касса заряжалась бумажными рулончиками на завтрашний день, а Швабра наводила порядок в зале.
      - Вы заметили, уважаемая Швабра, что батоны и чёрный круглый сегодня раскупили ещё до обеда?
      - Ой, а как шустро расхватали сайки школьницы! А халу взяла их седая учительница. Такая требовательная старушка - уж и так её вертела и сяк, - ответила Швабра и зашуркала ещё быстрее. - А кто купил багет?
      - Багет приглянулся господину в драповом пальто, с портфелем. Я пробиваю, а сама смотрю и думаю: как он в него поместится?
      - В господина-то?
      - Да нет, в портфель. Ничего, унёс под мышкой.
      - А сдобу кто взял?
      - Сдобу-то? Эту купила молодая дама в туфельках-лодочках на острых шпильках.
      - Ну а рижский?
      - Рижскому не повезло. Попал он в лапы длинному непонятному существу с проводами по всему телу, с зелёно-красным ирокезом и кольцом в носу.
      - Видать, любит с тмином! - засмеялась Швабра. - Вот я смотрю и думаю про этот их вечный хлебный спор - кто вкуснее да кто свежее. Чуть не в драку лезут. И что спорят? Завтра утром выложат свежий хлеб и опять начнётся: кто лучше да кто важней.
      - Так кто же, по-вашему, уважаемая Швабра?
      - Я вам так скажу: крошки от них от всех одинаковые - пшеничные да ржаные. Всё хлеб. Людскими руками на русской земле выращенный. И любви, заботы в них людьми вложено поровну. И покупают этот хлеб наши же люди. И заметьте: не в Риге, не в Париже, а в нашем родном магазине. Вот что важно, дорогая Касса!

[в пампасы]