Два раза в неделю меня возят на подготовительные занятия. Вообще-то я давно читаю книжки и писать тоже умею, хоть и криво. Но мама с папой говорят, что надо привыкать к школе, тем более что в садик я не хожу.
      У нас там кроме обычных уроков есть занятия по искусству. Их ведёт Ирина Альбертовна. Она ничего толком не объясняет и всё время кричит, что воспитает из нас творческих личностей и прибьёт нам художественный вкус. Правда, когда я маме рассказала про это, оказалось, что я неправильно расслышала и вкус нам Ирина Альбертовна не прибьёт, а привьёт. Но было поздно. У меня в голове картинка уже нарисовалась: Ирина Альбертовна с молотком и гвоздями бегает за учениками, чтобы прибить вкус. Вкус я представила в виде шоколадки - ведь он же должен быть хорошим!
      Недавно Ирина Альбертовна поставила музыку и велела рисовать то, что эта музыка нам подскажет. Музыка мне ничего не хотела подсказывать, я грызла карандаш и рассматривала учительницу, особенно её голубые волосы. Интересно, почему они такого странного цвета…
      Я так задумалась, что не заметила, как нарисовала Ирину Альбертовну за маленьким столиком на лужайке около кукольного домика. Пудель ставил на столик поднос с кофейником и чашками. А перед Мальвиной Альбертовной стоял на одном колене Пьеро и вручал ей букет белых хризантем.
      Учительница долго-долго смотрела на мой рисунок, а потом почему-то грустно-прегрустно вздохнула и ничего не сказала. Но вечером я услышала, как она говорила маме и папе: "У вас очень способная девочка. Ей непременно надо учиться изобразительному искусству".
      По дороге мама заявила:
      - Точно! Надо будет обязательно Лёльку отдать в нормальную изостудию, где занятия ведут настоящие художники, а не какие-то сомнительные пенсионерки, которые сами и красок-то в руках не держали! А красить умеют только волосы, причём в жуткие цвета!
      И тут мне вдруг стало ужасно обидно за Ирину Альбертовну:
      - Мама, как ты не понимаешь? Она же бывшая Мальвина! То есть не бывшая… просто старенькая. Ей всегда так хотелось вести уроки, а единственный ученик, Буратино, от неё сбежал! Пусть хоть теперь порадуется. Ну да… она немножко скучная. И немножко вредная. И кричит часто. Но я думаю, она хорошая. Ведь Артемон её очень любил. А собаки - они в людях разбираются.

К нам на гастроли приехал театр из какого-то другого города. Почти все спектакли были взрослые и только один детский - "Гадкий утёнок". Вот на него мы с бабушкой и пошли.
      Сцена была совершенно пустая, без декораций. На неё выехал на скейте дяденька в сером комбинезоне и в белой бандане. Сначала он долго катался и делал разные трюки, а потом отшвырнул скейт и стал выкрикивать:
     
      Я гадкий утёнок, а попросту гад!
      Я делаю гадости всем подряд!
      Меня не затравите, я вам не лох,
      Устрою на птичнике переполох!
     
      Когда так кричат, это называется "рэп", я знаю, видела по телевизору. Я не пыталась специально запомнить, что выкрикивал утёнок, просто у меня память слишком хорошая. Стихи и песни запоминаю с первого раза.
      Потом на сцену выкатился на роликах ещё один артист. На голове у него был большой красный гребень. Он всем сообщил, что он панк по прозвищу Индийский петух, и полез к утёнку драться. За ним выбежала целая толпа людей в обычной одежде, на груди у каждого висела табличка. На табличках было написано: "Утка", "Курица", "Индюк". Они стали болеть за дерущихся - одни за утёнка, другие за петуха. Болельщики подбадривали драчунов громкими криками, кряканьем, кудахтаньем и свистом. Дрались утёнок и петух очень-очень долго. Потом на сцену напустили дыма, и я так и не поняла, кто победил, потому что у меня защипало глаза и запершило в горле. Зрители в зале чихали и кашляли.
      Когда дым развеялся, я увидела, что утёнок разговаривает с двумя артистами в кепках с огромными козырьками. Он им говорил:
     
      Это вы клёво придумали, гуси,
      Вольная жизнь - это в нашем вкусе!
     
      Тогда я поняла: двое в кепках - гуси. Но тут какой-то дядька выбежал на руках - прямо так, вниз головой! Одной ногой он лягнул первого гуся, другой - второго. Гуси упали. Наверное, это был охотник.
      А потом утёнок устроился на работу в цирк. Там было два главных артиста - курица и кот. Курица жонглировала яйцами, а кот - бенгальскими огнями. У утёнка жонглировать ничем не получалось, а его рэп всем быстро надоел. К тому же он всё время подстраивал другим циркачам мелкие пакости: щипал их, обливал водой. Поэтому старушка, директор цирка, его уволила.
      После цирка утёнок ещё долго ходил туда-сюда, всё время с кем-то ссорился, а в конце концов к нему подбежали трое в белых футболках и шортах, стащили с него серый комбинезон, а под ним оказались такие же белые шорты и футболка. И все вместе они стали танцевать танец маленьких лебедей. Хотя я точно знаю, что этот танец совсем не из "Гадкого утёнка", а из балета "Лебединое озеро", мы на него с мамой ходили. А потом, кажется, кто-то с кем-то поженился, но я уже так устала, что ничего не поняла.
      Когда мы вернулись домой, бабушка долго делилась впечатлениями с родителями:
      - Очень, очень современная постановка! Какой интересный подход к классической сказке! Как ново! Как свежо! Какие великолепные режиссёрские находки!
      Наша бабушка вообще очень старается быть современной - модно одевается, читает самые новые книжки и даже пытается слушать молодёжную музыку. Ну и вот, пока она рассказывала, мама с папой искоса поглядывали на меня. А я, кажется, сидела с довольно кислой физиономией. Чувствовала я себя так, как будто не в театр сходила, а два часа занималась какой-то тяжёлой и противной работой - например, писала буквы в прописях. Когда бабушка вышла, мама тихонько спросила меня:
      - Не понравилось, да?
      - Не очень, - я вздохнула и поплелась в свою комнату. Там я сняла с полки книжку Андерсена и открыла "Гадкого утёнка". Немножко полистала и прочла:
      "А он совсем смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он вспоминал то время, когда все смеялись над ним и гнали его. Но всё это было позади. Теперь люди говорят, что он самый прекрасный среди прекрасных лебедей".
      И мне стало полегче.

У нас во дворе каша из воды снега. Но воды всё-таки больше, потому что весна. Весна-весна-весна! Я часа два бегала по двору, вот по этой самой каше, топала, брызгала, и это было так здорово, просто ух! В воздухе тоже получилась каша - из брызг и солнечного света. И мне казалось, что сама весна бегает со мной и её золотисто-зелёное платье уже всё мокрое от этих брызг! А ещё мне казалось, что вместе с нами по новеньким лужам носятся три сына весны - март, апрель и май, обычные мальчишки, только очень весёлые и совсем не вредные. Мне хотелось, чтобы у меня были такие братья. В голове что-то закружилось, забулькало, и я крикнула:
     
      У весны мокрое платье!
      А март, апрель и май - мои братья!

      И как будто радужный пузырик взлетел и затанцевал у меня над головой. Я скакала, спотыкалась и повторяла и повторяла эти строчки. А потом поняла, что мне надо срочно ими с кем-то поделиться. Во дворе никого не было, и я помчалась домой.
      Бабушка увидела меня и возмутилась:
      - Мокрая! Ты же вся мокрая! Срочно переодеваться!
      - У весны мокрое платье! А март, апрель и май - мои братья!
      - Что-о?
      - Бабушка, это стихи! Я стихи сочинила!
      И я ещё раз выкрикнула свои строчки. Радужный пузырик плясал над моей головой. Дома наступила весна.
      Бабушка как-то странно примолкла, быстро помогла мне переодеться, выдала горячий чай с лимоном и взялась за телефон. Я подумала, что она будет звонить маме на работу и жаловаться, что ребёнок совсем от рук отбился. Я ушла в свою комнату и закрыла дверь, но всё равно было слышно, потому что бабушка всегда громко разговаривает. Только позвонила она совсем не маме, а своей подруге Марье Михайловне.
      - Маша! Ты не представляешь! Лёля сейчас сочинила стихи! Да, стихи! Да, сама! Нет, ну что ты, никто ей ничего не подсказывал. Да, ей ещё семи нет. Вот послушай.
      И она прочитала по телефону мои строчки. Я не могла понять, зачем это. А дальше стало совсем непонятно. После Марьи Михайловны бабушка принялась звонить тёте Рае, Анне Ивановне, Серафиме Григорьевне, тёте Тане, тёте Кате, ещё и ещё кому-то - в общем, всем своим родственницам, приятельницам, подружкам и просто знакомым. И всем читала про весну в мокром платье.
      - Да, очень способная девочка, - доносилось до меня. - Ну конечно, я занимаюсь её развитием, конечно! Ведь я же целый день с ней, я в неё столько сил вкладываю! И вот результат! Да-да, очень поэтическая натура!
      Мне стало как-то кисло. Ну вот как чай с лимоном, только невкусно. И мой радужный шарик тоже скис. После каждого бабушкиного звонка он всё больше терял краски, пока не сделался совсем бесцветным.
      Постепенно все стали возвращаться с работы. Первым пришёл дедушка. Я вышла с ним поздороваться, а бабушка, конечно, тут же кинулась с этими моими несчастными стихами. Дедушка сначала вообще не понял что к чему, а потом сказал:
      - Мммм… нууу… мокрое платье. Как-то недостаточно поэтично… Что это, весна в лужу села, что ли? Про весну великие поэты писали великие стихи.
      Дедушка вдруг встал в какую-то неестественную позу и завыл:
      - О весна-а-а без конца-а-а и без кра-а-ая,
      Без конца-а-а и без кра-а-ая мечта-а-а-а…
      Тут дедушка перестал подвывать и начал чётко и отрывисто выкрикивать:
      - Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
      И приветствую! Звоном! Щита!
      На каждом слове он взмахивал рукой и делал шаг вперёд, надвигаясь на бабушку.
      Бабушка очень неодобрительно смотрела на дедушкино выступление.
      - Распрыгался, - проворчала она, - щитом он звенит… вояка!
      - Это не я звеню. Это Блок звенит, Александр Александрович, великий поэт, между прочим. Лёля, ты почитай, почитай его. Прежде чем свои стихи сочинять, надо с классикой познакомиться.
      Мой радужный - нет, совсем уже не радужный - пузырик перестал танцевать и печально завис у меня над головой. Раздался звонок в дверь. С работы вернулся папа. Бабушка тут же бросилась к нему.
      - Не надо! - крикнула я, но она уже вывалила на папу строчки про весну в мокром платье и моих бедных братьев.
      - Ну что ж, - сказал папа, - рифма неплохая. Вполне, вполне… А вот размер хромает, извини. Что ж у тебя первая строка короткая, а вторая длинная? Да и с ритмом проблемы. Надо нам с тобой стихосложение изучить, что ли, раз уж ты вдруг стихи писать надумала. А то нескладно получается.
      Папа пошёл мыть руки и переодеваться, а я ушла к себе. Взяла какую-то книжку, но читать не получалось. Мой шарик-пузырик ещё немного потрепыхался, плюхнулся на пол и растёкся лужицей. Я забралась под плед, только нос иногда высовывала, чтобы немножко подышать. В голове у меня крутилось без остановки: "Не надо мне ничего! Не надо ничего! Ничего не надо!" Я сама не очень понимала, откуда взялась эта фраза и чего мне было не надо. Опять позвонили в дверь. Мама всегда с работы позже всех приходит. Сейчас бабушка и ей начнёт… Я изо всех сил зажала уши. "Не надо мне ничего ничего мне не надо ничего!" Прошло несколько минут. Я почувствовала, что кто-то откинул плед с моей головы и легонько отвёл мои руки, вцепившиеся в уши.
      - Ну ничего себе, - сказала мама, - я-то думала, ты моя дочка. А мы с тобой, оказывается, сёстры!
      Я так удивилась, что села на кровати:
      - Почему?!
      - Так ведь март, апрель, май - и мои братья тоже! - Мама села рядом и обняла меня. - Я сейчас, - зашептала она, - по лужам пробежалась. Немножко. Только никому не говори!
      Радужный пузырик взлетел и затанцевал над нашими головами, переливаясь всеми цветами. Интересно, а маме он был виден?

 

Художник Вероника Попова

[в пампасы]