Анна Никольская
Про Костю Косточкина
(главы из повести)
Глава 25
Квартира № 27 (моя)
Несло меня ужасно долго1. Наверное, целую вечность,
хотя я затрудняюсь сказать наверняка. Возможно, меня несло всего какую-то долю секунды.
Но за эту долю - тут Песочники оказались правы - я успел о многом подумать.
Я думал, например, о том, какая красивая у меня мама и как сильно я её люблю. Не за то,
что она такая красивая, конечно. А за то, что... За то, что...
Да просто за то, что она моя мама. И даже теперь, спустя триста лет, она останется моей
мамой, и мы ещё с ней увидимся.
Может быть, не в Так и, может быть, не в Иначе, а в каком-нибудь другом месте. Но всё
равно я уверен, что мы с ней увидимся.
И тогда мы пойдём с ней гулять. Мы будем долго гулять по нашей аллее на проспекте Ленина
и разговаривать.
Или нет. Лучше мы сядем пить чай. Точно! На кухне! Все вместе!
Мама заварит не очень крепкий чай, как любим мы с папой, застелет наш круглый стол белой
скатертью, поставит вазочку с вареньем (которое она сама покупала), а ещё - тарелку с
пирожными картошка (или что-нибудь наподобие, но только обязательно очень вкусное), и мы
позовём папу.
И он, конечно, сразу прибежит и хлопнет в ладоши и скажет:
- Ну что? По чайку сбацаем?
И на это его "сбацаем" из комнаты придёт Аделаида в песочниках и скажет что-нибудь типа:
- Сладкое детям до года есть вредно! Дайте мне лучше протёртый суп с фрикадельками!
Но потом она всё равно сядет с нами и станет есть сладкое - варенье, картошку - вместе со
всеми. А Бабака (да, она тоже будет здесь)... А Бабака станет подливать нам в чашки
горячий чай и рассказывать смешные истории про КГБ и японскую контрразведку.
И мы все будем смеяться и держаться за руки, потому что мы всегда так делаем, когда сидим
за нашим круглым столом. И пусть со стороны это покажется "ужасно мило", а нам плевать, и
мы всё равно будем делать, как захотим. Ведь мы же семья, и даже когда мы ссоримся или
уезжаем в отпуск не всей семьёй, мы всё равно - семья. Даже когда между нами триста лет,
всё равно!
Всё равно!
Всё равно!
- Всё равно он опоздает, вот увидите! - я услышал вдруг папин голос.
Я так обрадовался!
Господи, как же я обрадовался!
Но это был не папин голос. Точнее, это был папин голос, но не моего папы. Это был голос
папы Кирпичёва.
Сам папа Кирпичёв, живой и невредимый, стоял в каких-то рыжих кустиках в окружении своего
живого и невредимого семейства - матери и дочери Кирпичёвых (причём не в виде пижам, а в
своём естественном, натуральном виде). Он стоял посреди моей (!) комнаты в чёрном
смокинге и бакенбардах.
"Когда он их успел себе отрастить? - подумал я. - И что это за кустики кругом?"
В одной руке папа Кирпичёв держал бокал с шампанским. А в другой - какое-то колесо.
По-моему, это даже было то самое…
Но это было ещё не самое удивительное.
Когда я огляделся, то понял, что это была не моя комната.
С одной стороны, конечно, она была моя, а с другой, совершенно не моя, а чужая. По ней,
увеличенной раз, наверное, в 20-21, разгуливали совершенно чужие и посторонние мне люди.
Все они были в чёрных смокингах и бальных платьях и все как один с бокальчиками в руках.
Да, неплохо они тут без меня устроились!
Эти уважаемые дамы и господа (не знаю даже, как их по-другому назвать) фланировали
туда-сюда по моей комнате. (За триста лет в ней произошли колоссальные перемены: кто-то
постелил на пол дворцовый, не побоюсь этого слова, паркет, развесил по стенам парадные
портреты, а к потолку приделал люстру на тысячу свечей). Так вот, фланировали они по моей
комнате, потягивали из бокалов и негромко переговаривались между собой. Всё это
происходило на фоне нежной фортепианной музыки и шелеста дамских вееров.
А за роялем, между прочим, сидел не кто иной, как мерзавец Котович.
Он играл в четыре руки с каким-то громилой в фиалковом фраке.
Я подошёл к ним поближе.
- А-а! Костя! - обрадовался мне Котович. - Знакомься, Костя, это мой коллега по цеху и
сердечный друг Собакевич. Гениальный, конгениальный пианист! Очень, очень рекомендую!
Я был немного удивлён такой перемене в их отношениях.
Собакевич между тем мне мило улыбнулся (у него оказались жёлтые собачьи клыки, а у
Котовича - усы, как у кошки), и они заиграли дальше. Я хотел спросить у Котовича про
синий чай и зачем вообще он так со мной поступил, но тут меня кто-то хлобыстнул по
плечу.
Во все стороны полетели перья.
- Костя! Как же я рад тебя видеть, старина!
- Господин Гусь? Вы?! Но…
- Да, Костя, да! Они выросли! - Гусь весь в пуху и перьях просто светился от счастья. -
Теперь я даже не знаю, куда их девать. Каждый день набиваю подушки, перьевики шью -
открыл небольшой комбинат, - а они всё лезут и лезут! - Гусь счастливо рассмеялся. -
Представляешь, лезут и лезут!
- Вам перья очень к лицу, - я был искренне рад за эту птицу.
- Спасибо! Спасибо тебе, сынок!
- А мне-то за что? - удивился я.
- Ба! Костя! Сколько лет, сколько зим!
Передо мной, держась за руки, стояли молодожёны Альпенгольдовы. Оба были, в отличие от
меня, розовые. Натурального телесного цвета.
- Ну, как ты? Ещё не забыл наши пальчики? - подмигнул мне Альпенгольдов. - Фондюшница-то
у нас сломалась, так мы барбекюшницу прикупили! Шашлычки, сосиски-гриль жарим -
объедение! Ты заглядывай к нам почаще!
- Непременно, - пообещал я, ныряя от них в толпу.
Мне показалось, что у жены Альпенгольдова опять не хватает двух пальцев. Бр-р-р-р!
- Куда же ты, Костя! А пирожка? На-ка, отведай моего пирожка! - кто-то сунул мне в рот
кусок пирога с грибами. Или с ягодами - я проглотил, не распробовав.
Это был уже не Альпенгольдов, а Пампасов - тоже в смокинге и с деревянным ружьём
наперевес. Руки, ноги и голова у него были теперь на месте.
- Я, ты знаешь, охоту забросил, - доверительно затараторил Григорий Христофорович, хватая
меня за руки (тут я заметил, что у него на запястье поверх старой татуировки "Всех
долой!" было наколото "Все в лес!"). - Я сейчас всё больше по грибы да по ягоды хожу. В
Черницкий район на маршрутке езжу, за кладбищем - сразу налево. Ох и богатые там места,
доложу я тебе!
- Да что вы своими грибами ребёнку голову морочите! - вклинился в наш разговор какой-то
румяный и пышущий здоровьем хряк. - Ему в консерваторию, между прочим, поступать надо, на
хоровое отделение! У него, между прочим, талант!
- Хавроний? - удивился я.
В последний (он же и первый) раз, когда я его видел, Хавроний был жареный, с печёным
яблоком во рту.
- Я самый! - на Хаврония было любо-дорого посмотреть. - Смотался на недельку в Израиль,
отдохнул, искупнулся - теперь как новенький!
- Понятно.
- Ты вот что, ты послезавтра мне позвони. У меня местечко в ансамбле освободилось. Я его
для тебя попридержу. Замётано? - он подмигнул мне своим бесцветным глазом.
- Замётано, - пообещал я, вырываясь из его цепких дружеских объятий.
- Костя! Как хорошо, что я тебя наконец нашла!
Опять двадцать пять! Ну кто там ещё на сей раз?
- Это МЫ его нашли, а не ВЫ, дорогая Маман!
Передо мной средь рыжих кустов стояли Маман и башенка из мальчиков. Точно такая же, как в
двадцатой квартире, с той разницей, что теперь их было не семеро, а девять. Двое
новорождённых сидели у башенки на макушке и улыбались мне беззубыми ртами:
- Па-па! Па-па!
Я поспешил ретироваться. Но настойчивая многодетная мать бросилась за мной. Ей явно
чего-то от меня было надо. Уж не самого ли меня? - ужаснулся я, скрываясь за дверями
мужского туалета.
Странно, раньше в нашей квартире был совмещённый санузел.
В туалете было тихо, пусто и пахло лавандовым освежителем воздуха. Я облегчённо вздохнул,
открывая кран и подставляя руки под тёплую воду. Мои синие руки, мои синие-синие руки...
- Да не переживай ты так, Костя, - услышал я и вздрогнул.
Я огляделся: никого.
- Ты в зеркало посмотри.
Я посмотрел. В зеркале был Фома Фомич.
- Нет-нет, я Зазеркальский, - сконфузился Зазеркальский в зеркале.
- Ааа... - я не стал скрывать своего разочарования.
- У тебя всё нормально?
- Да вроде бы... - мне не хотелось вдаваться в подробности с отражением Фомы Фомича.
- Ну, я тогда пошёл? А то мне пора, - извиняющимся тоном сказал Зазеркальский.
- Стой! Раз ты здесь, значит, и Фома Фомич тоже?
- Был. По малой нужде. Но сейчас он к гостям ушёл. Ты извини, мне тоже туда надо.
Не обижайся, ладно?
- Ну о чём ты, - на автомате ответил я, закручивая кран.
Выходит, Фома всё-таки здесь!
Выходит, я его всё-таки нашёл?
Нашёл, да не совсем!
Я бросился к выходу, за Зазеркальским, но дорогу мне преградили Головорезы Зайцевы.
Я это сразу понял - по запаху, хотя так бы их не узнал.
Головорезы выглядели... гм-гм... как бы это поточнее выразиться?.. совсем не
по-головорезовски. Напомаженные усики, набриолиненные проборчики, наутюженный костюм. Не
Головорезы, а картинка!
- Вы что, тоже теперь больше не Головорезы? - спросил я.
- Тоже! Тоже! - радостно закивали Зайцевы.
- Я так и знал.
Казалось, все мои соседи, которые самым возмутительным образом собрались в моей квартире
и что-то там, непонятное мне, праздновали, ступили в одночасье на путь истинный и были
теперь абсолютно счастливы!
Все, кроме меня. Я чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, в этой своей
собственной квартире.
- Только вы уж, пожалуйста, - сказал я Зайцевым, - на старую дорожку не ступайте.
- Мы не ступим! - стали заверять меня Зайцевы. - Не ступим! Нет!
- Ну и молодцы, - я по-отечески похлопал бывших головорезов по плечу и вышел из туалета.
По коридору шли парами Синие2.
Правда, они были уже не совсем синие - я был гораздо синее их. Они дружески мне
улыбнулись и прошли мимо.
- Вы что же, больше не Синие? - уточнил я, заранее зная ответ.
- Нет.
- Ясно.
- А мы тоже больше сатирических куплетов не поём, - сказали Пончик и Горячий Шоколад,
которые бежали вприпрыжку следом за Синими. - Мы завязали.
- А что вы теперь поёте?
- А ничего не поём. Мы завязали.
- Ну и правильно, - согласился я.
Признаться, их пение мне никогда не нравилось.
Я решил вернуться в свою комнату, то есть в бальный зал. Фома Фомич наверняка там.
По пути мне встретилась старуха Бурёнкина. На поводке она вела корову, которая, в свою
очередь, вела на поводке собаку породы сеттер, которая, в свою очередь, вела на поводке
хомяка неизвестной породы. Все четверо Бурёнкиных радужно улыбались и были, казалось,
безмерно счастливы.
Потом я встретил семью Коли Полтергейстова, вокруг которой больше не было рамы. Без рамы
они вели себя очень непринуждённо: кусали друг друга за фруктовые носы, щипали за
яблочные щёки и тоже казались ужасно счастливыми.
Следующим мне повстречался господин Вонючка, которого я сразу не признал. Он был совсем
не таким противным, как представлялся из мусоропровода и каким я сам себе его
представлял. Мы перекинулись парой дружеских фраз и расстались хорошими приятелями. Он
пообещал мне никого не надувать в "города", а я пообещал ему ни на кого не дуться и раз
в неделю приносить ему голубцы.
Уже на пороге зала мне встретился Человек-Кактус под руку со Старушкой. На ней было
элегантное белое платье, которое чертовски её молодило, а на голове - рыжий сиамский кот.
Мы обменялись светскими любезностями, а после Человек-Кактус долго благодарил меня за то,
что он больше не одинок.
- В апреле у нас с Алисой свадьба, - краснея, сказал Человек-Кактус.
- Примите мои искренние поздравления, - я был рад за этого, в общем-то, неплохого
кактусообразного человека.
Я поспешил дальше.
Но чем больше я спешил, тем сильнее опаздывал. Когда я спрашивал у своих незваных гостей,
не видели ли они Фому Фомича, мне неизменно отвечали:
- Он только что был здесь.
Или:
- Он на минуточку отлучился.
Или:
- Через мгновение он будет перед вами.
Я бродил по переполненному залу - кругами, квадратами, прямоугольниками. Я прочесал его
вдоль и попер ёк. Я шёл в поисках Фомы Фомича и мне казалось, что я иду уже даже не
триста, а всю тысячу или пятьсот тысяч лет.
За эти годы Фома Фомич Флорентийский, мой Страж и горе моё луковое, стал для меня уже не
рыжим хомяком с прокушенным ухом и родинкой на носу, а Птицей Счастья Завтрашнего Дня -
как в старой-престарой песне. Птицей Счастья, в погоне за которой я растратил свою такую
короткую и такую длинную-длинную-длинную жизнь.
У меня ужасно болела и кружилась голова. Фигуры и лица вокруг слились в одну большую
лепёшку, и эта лепёшка кружилась вместе с моей головой в каком-то глупом танце. Она глупо
мне улыбалась и глупым голосом говорила:
- А у нас теперь всё хорошо, спасибо! У нас всё очень хорошо, спасибо! Всё просто
замечательно, спасибо! Великолепно, спасибо!
- Тик-так, тик-так, - тикали где-то рядом с ухом невидимые часы. - Тик-так, тик-так...
Тик-так, тик-так - часы идут,
Спешат куда-то вечно.
И хоть секунда много тут,
Но и она конечна.
Твоя секунда истекла,
Ещё чуть-чуть осталось.
Она тянулась, как могла,
Но всё ж секунда - малость.
Тик-так - стучится в голове,
Как будто вторит кто-то,
Что ровно в двадцать двадцать две
Закроет Страж ворота.
Ворота из Иначе в Так
Захлопнет безвозвратно.
Тогда пути тебе никак
Уж не найти обратно.
Забудешь дом родной тогда,
А город свой тем паче.
Ведь ты навечно, навсегда
Останешься в Иначе.
|
Они тикали всё громче и громче, они уже заглушили музыку Собакевича и Котовича, заглушили
голоса Альпенгольдовых и Полтергейстовых, смех Человека-Кактуса и господина Гуся, топот
танцующих ног Маман и её девятерых детей...
- Торопись! - сказал у меня в голове голос голосом, похожим на голос моих Песочников. -
Твоя секунда на исходе!
Я судорожно заозирался в надежде увидеть наконец Фому Фомича, но лепёшка из соседей
плотнее и плотнее сжималась вокруг меня:
- Спасибо! - шептали они, и их горячее дыхание обжигало мне лицо.
- Спасибо! - говорили они, и их голоса впивались мне в уши.
- Спасибо! - кричали они, и...
- ПОЖАЛУЙСТА! - изо всех сил заорал я. - Фома Фомич, ну ПОЖАЛУЙСТА!
И вдруг лепёшка вокруг меня, плотная лепёшка из всех этих моих соседей, разломилась
пополам и в её серединке я увидел Фому Фомича.
1 После того как по настоянию Песочников Костя прочитал
заклинание и пожелал Мерзавчикам снова стать Принцами, его подхватило какой-то волной и
куда-то понесло.
2 Мальчики разных оттенков синего цвета, двойники Кости Косточкина, посетители
бистро "Синий дилижанс".
Глава 26
Или
И как это я раньше его не увидел? Я был изумлён. Потому что не
увидеть его было просто невозможно.
Фома Фомич, мой маленький домашний грызун, был огромнейшим.
Его туловище уходило под потолок, а учитывая то, что высота потолка в моей бывшей комнате
тоже была какой-то ненормальной, учитывая это, голову Фомы Фомича я смог разглядеть
только в подзорную трубу. Она как раз валялась тут, в кустиках.
Кустики, кстати, оказались частью Фомы Фомича. Точнее, его мехом (он рос у него на задних
лапах и хвосте).
Удостоверившись в трубу, что это тот, кто мне нужен, я крикнул:
- Фома Фомич, милый, это я!
- Громче кричи, - посоветовала мне принцесса Морковка своим крошечным ртом.
Она стояла рядышком в окружении незнакомых мне мальчиков.
- На вот, залезь, - она придвинула к боку Фомы Фомича лестницу, увитую плющом.
Я влез на неё и опять крикнул:
- Фома Фомич! Ты меня слышишь?
- БО-БО-БА-БУ-БА! - прогремело под потолком.
Прогремело так, что я кубарем скатился с лестницы.
- Не понял! Что?
- БО-БО-БА-БУ-БА!
Ну что ты будешь с ним делать? Он так ТОЛСТО говорит своим БОЛЬШИМ голосом, что я
ничегошеньки не слышу!
- Ничего не слышу, - пожаловался я Принцессе, но она только дёрнула плечиками.
- Фома! Говори, пожалуйста, тише! Я тебя не слышу! - снова заорал я во всё горло.
- БЫ-БО! - громыхнуло из-под потолка.
Так совершенно невозможно разговаривать! Может, собрать гостей и организовать живую
пирамиду? Я бы залез наверх - всё было бы повыше.
Я огляделся - но вокруг никого не было. Все гости куда-то делись.
- А где все? - спросил я у Принцессы.
- Где-где - в Караганде!
- Правда, что ли?
- Нет, конечно. Все в Иначе.
- А мы тогда где? - я даже растерялся.
Неужели я уже в Так? Неужели всё позади?
Сердце у меня защекотало, как будто по нему прополз жук.
- Мы в Или.
- В иле?
- Не в иле, а в Или - между Так или Иначе.
Ужас. Час от часу не легче.
- Это ты Песочникам спасибо скажи. Это они тебе секунду растянули, чтоб ты сюда хотя бы
успел.
- А если бы не успел, то что?
- То всё.
- Ясно. Что мне всё-таки с Фомой Фомичом делать? Он вообще меня не слышит.
- А я понятия не имею. Сам думай.
- Я думаю.
- Вот и думай.
- А я и думаю.
Я снова посмотрел в трубу. Фома Фомич меня явно видел. Я это видел по его глазам и по
общему выражению морды. Оно было сострадательное. А может...
А может, он меня слышит?
- Ты меня слышишь? - крикнул я и быстренько глянул в трубу.
Фома кивнул.
Ура! Он слышит!
А я нет.
"Имеющий Ухо да услышит", - вдруг вспомнил я пророческие слова Бурёнкиных.
Я судорожно зашарил по карманам. Где же оно? Ну где?
Вот оно!
Я вынул из кармана куртки вафельное ухо Альпенгольдова и стал крутить его в руках. Я не
знал, что с ним делать. Может, съесть? Я сунул ухо в рот.
- Ты сбрендил? А ну выплюнь сейчас же! - гаркнула на меня принцесса, и её спутники
посмотрели на меня осуждающе.
- К уху приставь, дуралей!
Я сделал, как она сказала, и ухо стало как моё собственное. Во дела! Я зыркнул в трубу:
- Теперь слышишь? - спросил Фома Фомича своим обычным приятным голосом.
Хотя "обычным" - это я неправильно выразился. С Фомой Фомичом мне раньше разговаривать
никогда не доводилось - мы всё больше помалкивали. Я его кормил горохом и подорожником,
а он ел, и мы помалкивали. Но именно так я себе его голос и представлял.
- Прекрасно тебя слышу!
- Ну и? - спросил Фома Фомич.
- Чего? - я немножко растерялся.
Я так долго его искал и так часто себе представлял, как начну этот непростой разговор...
Но сейчас, в этот решительный момент, я был растерян. И сказал как-то по-дурацки:
- Я колесо ломать не хотел, прости... То есть простите, господин Страж...
- Да прощаю! Простил уже давно! Ты мне лучше скажи, - Фома Фомич поморщился, - ты трём
важным ВЕ научился?
То есть он простил?
То есть я прощён?!
Вот так вот просто?
Вот так вот просто так?!
- Чего? - я не расслышал последнего вопроса.
- Чего ты всё чегокаешь? - рассердился Фома Фомич. - Научился ты или нет, я тебя
спрашиваю?
- Кажется, да.
- Кажется?
- Точно - да.
- Великолепно! - Фома Фомич радостно засучил лапами. - Давай скорее рассказывай!
- Ну... - я не знал, с чего начать. - Первая вещь - это ухо.
- Ухо? - переспросил Фома Фомич. - Вот это вот? - он ткнул своей гигантской лапой мне в
ухо, вернее, в ухо Альпенгольдова.
- Да.
- И что в нём такого важного? - нахмурился Фома Фомич.
Кажется, он мне не доверял. То есть по-моему, он в меня не верил.
- Я им теперь слышу.
- А-а-а! Ну, тогда другое дело, - Фома Фомич, кажется, остался мною доволен. - Дальше
поехали.
- Дальше я высиживал яйца.
- Высидел? - опять не поверил Фома.
- Да. Двух мальчиков.
- Грандиозно! Высиживать мальчиков - редкий талант! Обычно мальчики им не обладают.
Ты умница! Что ещё?
- Гм-гм... - я судорожно соображал. - Это, наверное, всё.
- Как всё? - воскликнул Фома Фомич. - Этого не может быть!
Я подавленно разглядывал щёлочку в паркете.
- Ты триста лет путешествовал по Иначе и даже трём важным ВЕ не научился? Это немыслимо!
Это безрассудно! - бушевал под потолком Фома Фомич, и его меховые кусты ходили ходуном. -
Ты понимаешь, что без трёх важных ВЕ я не смогу вернуть тебя обратно?
- Почему?
- Ворота не откроются - вот почему!
- И что же теперь - всё пропало? - я чуть не плакал.
- Ничего не пропало! - сказала принцесса Морковка, выталкивая вперёд своих застенчивых
спутников. - Вот!
- Что - вот? - хором спросили мы с Фомой Фомичом.
- Их высочества Наследные Принцы Морковляндские! - торжественно объявила Морковка,
а Принцы принялись судорожно расшаркиваться.
Фома продолжал хмуриться.
- Они раньше Мерзавчиками были. Ну, вспомнил? Дуга, тыры-пыры?..
- Что-то припоминаю, - сказал Фома Фомич.
- Ну вот. А о Мальчик, вместо того чтобы сам - обратно розовым, их - обратно принцами, -
сумбурно пояснила Принцесса.
- Это правда? - строго спросил меня Фома.
Я скромненько кивнул голубой головой.
- Это гениально! Значит, у нас в арсенале три важные ВЕ: слышать, высиживать и думать.
- Думать?
Что же это, я раньше, что ли, думать не умел?
- Вот именно: думать. Сначала о других, а потом - о себе. Давай, залазь на меня - сейчас
выломляться будем.
- В Так?!
- Ну а куда же ещё? Залазь мне на шею, говорю. И держись покрепче. В районе Ворот
турбулентность свирепствует.
Я сделал, как он меня попросил, и поглядел вниз.
Там стояли Принцесса и Принцы. Они махали мне руками.
Мне стало немножко грустно. Всё-таки триста лет в Иначе - это вам не шуточки. Всё-таки
как ни крути, а я успел к ним ко всем привязаться. И к Морковляндским, и к
Альпенгольдовым, и к господину Гусю и даже к мерзавцу Котовичу. Я почему-то совсем на них
больше не злился, наоборот. Мне было грустно с ними расставаться сейчас.
А всё-таки радостно мне было гораздо больше, чем грустно!
- Пристегнулся? - спросил Фома, с воем отрываясь от паркета.
- А чем? - я огляделся в поисках ремня безопасности.
- Ладно, только смотри не свались.
- Хорошо! - пообещал я, махая рукой Принцессе с Принцами.
Они стали крошечными, такими крошечными, что я больше не видел их одинаковых крошечных
ртов.
Они были уже сами как крошечки. А потом они превратились в точечки.
А потом они исчезли.
Глава 27
Эпилог
Я заглянул под диван - Фомы Фомича там тоже не было.
- Фома Фомич, родненький! - позвал я тихонько. - Куда ты подевался-то? Бабака мне за
тебя голову откусит…
Бабака Косточкина, моя говорящая собака, подарила мне Фому Фомича перед самым
отъездом в Абхазию. На отдых решили рвануть всей семьёй - мама, папа, Бабака, сестра
Аделаида. Меня оставили присматривать за хозяйством.
- Если из бандитов кто ночью сунется, - сказала Бабака, - ты басом пой. У тебя теперь
как раз голос ломается, - и подарила мне Фому Фомича.
В дверь позвонили.
Я машинально посмотрел на часы с Микки Маусом: 20:22.
И кого это несёт на ночь глядя?
На всякий случай я решил не открывать - мало ли? А вдруг и правда бандиты? Или убийцы.
Такие случаи со мной уже бывали. И Бабака, помню, всякие страсти про одиноких мальчиков
рассказывала.
- У одного мальчика, - рассказывала Бабака, - однажды родители уехали на дачу. Он лёг
спать, а ночью проснулся. Глядь - а в окне чёрная рука. На следующий день у него у самого
почернела рука. В другую ночь мальчик увидел в окне чёрную ногу, и наутро у него
почернела нога. Потом у него почернели голова и туловище.
- А потом? - спрашивал я.
- А потом мальчик исчез. И никто долго не знал, где он. И только через тринадцать лет в
городе Рубцовске Алтайского края одна женщина нашла на помойке его фотокарточку. На этой
карточке мальчик был чёрный и СТАРЫЙ.
Я любил, когда Бабака рассказывала что-нибудь страшненькое. Особенно на ночь. Особенно
когда папа в зале, а мама на кухне жарит омлет.
Но когда я в квартире один, таких историй я не люблю.
Я услышал из прихожей подозрительный звук. Кто-то возился в дверном замке.
Я затаился.
А вдруг правда убийцы? Или даже тот старый мальчик с фотокарточки? Неужели придётся басом
петь?
Скрипнула дверь.
- Эй, дома кто есть? - спросили из прихожей.
Что такое?
Я не поверил своим ушам и выглянул из комнаты.
На пороге в неярком свете ночника стояла Бабака.
Рядом с ней стояли мама, папа и Аделаида с чемоданами.
Все четверо мне улыбались.
- Что, не ждал? - спросила Бабака.
- Нет, - признался я. - Вы же через неделю должны были приехать.
- Да ну её, эту Пицунду! - сказал папа.
- Мы соскучились! - сказала мама.
- Такое ощущение, что лет триста не виделись! - сказала Аделаида. - У тебя к чаю что
есть?
- Да! Так ужасно чаю хочется! - мама убежала на кухню, а мы с Бабакой уединились в
детской.
- У тебя тут всё нормально? - спросила она, кладя на кровать чемодан.
- Вроде всё, - сказал я и добавил: - Вот только Фома сбежал.
- Очень смешно, - сказала Бабака, вынимая из коробки рыжего хомяка с прокушенным ухом. -
Слушай, а он вроде подрос.
- Может, самую капельку.
Фома Фомич неподвижно сидел в Бабакиной лапе и держал за щеками горох.
- Слушай, а ты часом не заболел? - Бабака подозрительно оглядела меня с ног до головы. -
Что-то лицо у тебя какое-то синеватое, - она подошла поближе.
СИНЕВАТОЕ?!
- Ты где так в чернилах угваздался? Ручку опять сосал? - Бабака послюнила платочек. -
Дай ототру, горе ты моё луковое.
Я подставил ей щёку и поморщился. Чернила оттирались с трудом.
- Пойдёмте пить чай! - послышался из кухни радостный мамин голос.
- Пойдём? - спросила Бабака, суя Фому Фомича за пазуху.
- Пошли.
И мы пошли на кухню пить чай и держаться за руки.
Стихи Владимира Бредихина
Полностью прочитать повесть
Анны Никольской "Про Костю Косточкина"
вы можете на сайте автора:
http://www.nikolska.ru/stories?kostochkin=2.
[начало]
[в пампасы]
|