Что мне нравилось в этом месте - оно было окружено сразу с трёх сторон! Ну никто не мог подойти сюда неожиданно. По сути дела, это было целое помещение без крыши. По-русски говоря, закуток.
      С одной стороны возвышалась огромная стена неизвестного завода. С другой - серая стена трансформаторной, которая всегда тихо гудела от электрического напряжения. С третьей стороны - гараж отца Серёги-маленького.
      Колупаев иногда говорил:
      - Здесь вообще-то стоять вредно! Напряжение тыща вольт! Или две тыщи…
      Дёмочка тоже очень любил все эти разговоры про электричество. Он обычно добавлял:
      - Не, главное дело, ты живёшь, живёшь, а потом - бац! - а у тебя все кровяные тела внутри уже мёртвые. От высокого напряжения. Очень интересная история!
      - Да ладно! - отвечал им на это рассудительный Женька. - Если бы было опасно, заборчик бы поставили, часового какого-нибудь.
      - Они поставят! - отвечал на это Колупаев очень мрачно. - Они поставят тебе часового! Это ж не военный объект! Гражданский! А раз не военный - гори всё на фиг синим пламенем! Я тебе точно говорю - вот мы тут стоим, играем, блям-блям, блям-блям, а потом проснёмся, а вся кожа на фиг синяя!
      - Да! - в возбуждении кричал Дёмочка. - И кровь вся свернулась! И ходишь, на фиг, такой переломанный, вот так вот голова торчит в другую сторону, и ноги раскорякой…
      Дёмочка начинал показывать человека, заболевшего смертельной болезнью от электрического напряжения, и ходить вокруг стола, брызгая слюной и смешно растопырив ноги.
      Женька Хромой смотрел на него молча.
      Сделав несколько кругов, Дёмочка успокаивался. Колупаев резко спрашивал:
      - Ну вы играть-то будете, орлы?
      Мы вяло начинали перестукиваться шариком. Сидеть, прислонившись спиной к тёплой стене гаража отца Серёги-маленького, было гораздо интереснее, чем играть.
      Гараж нагревался от солнца. А солнце садилось за крышу нашего дома медленно, начиная дрожать и таять, как горячее мороженое.
      Иногда Вовик начинал рассказывать какие-нибудь странные истории. Они у него всегда неожиданно начинались и неожиданно кончались.
      - Идёт, короче, один мужик, - вдруг говорил он ни с того ни с сего. - А у него вдруг это… возникает видение! Инопланетяне, понял? Они говорят: ты, мужик, это… летишь с нами, без разговоров. И главное дело, их никто не видит и не слышит, кроме него! Он туда, он на улицу, он в милицию, а они так спокойненько! Идут за ним, и всё…
      - И чего? - вяло спрашивал Колупаев.
      - Да не, ничего, я так, - вдруг обижался Вовик и уходил в себя так же внезапно, как и приходил оттуда.
      Чаще же всего мы просто говорили обо всём сразу.
      Женька обсуждал женщин.
      - У них иногда ноги бывают волосатые! - говорил он. - Я сам видел!
      Колупаев рассказывал анекдоты.
      - Знаешь самый короткий анекдот? Негр загорает! - и дико ржал.
      Я предлагал устроить кубок нашего двора по футболу, по системе "один на один":
      - Восемь человек! Сначала каждый с каждым! Потом четыре первых разбиваются на две пары! Четыре вторых разбиваются тоже на две пары!
      - Какие четыре! Чего четыре! - свирепел Колупаев. - Отзынь! Меня уже в школе этой алгеброй достали!
      Дёмочка рассуждал:
      - Если Америка сбрасывает на нас ракету. Все в укрытие. А если кто-то не успеет? Что же ему там, умирать, что ли?
      - Я б во Вьетнам поехал воевать. С американцами, - вздыхал я.
      - За этих жёлтых? - изумлялся Колупаев. - Они ж маленькие, как тараканы! Если воевать с американцами - то только на их территории. За свободу индейцев!
      - А индейцы не жёлтые, что ли?
      - Индейцы красные! - свирепел Колупаев. - Запомни!
      - Да кто тебе даст там воевать? - свирепел в ответ Вовик. - Дадут в рыло электрической дубинкой, и всё!
      Иногда я просто поражался тому, как много знают мои друзья.
      - Есть такой ансамбль, короче - битлы, - говорил Колупаев горячо и страстно. - Ну, слышал: облади, облада? Ну вот, короче, они недавно в СССР приезжали, только их из аэропорта не выпустили. Ну, и они там походили-походили, дали концерт прямо на лётном поле, сели в свой самолёт и улетели.
      - А какой у них самолёт? - спрашивал я.
      - Их, личный! На крыле гитара нарисована. А на другом крыле слова - "Ай лав ю". То есть "любовь" по-английски.
      Если разговаривать надоедало и вновь начиналась игра в пинг-понг, приходилось долго ждать своей очереди.
      В это время я иногда чувствовал, как холодеют руки. Земля в нашем закутке очень редко прогревалась по-настоящему. От неё несло первозданной сыростью и ушедшей зимой. Грязный снег лежал здесь по краям почти до июня.
      Я смотрел, сидя на корточках, на эту землю под столом для пинг-понга. Земля была усыпана мелкими камешками. Бутылочными пробками. Окурками. Но иногда, в самых неожиданных местах, вдруг пробивалась трава.
      Трава, например, пробивалась возле столбов.
      Я подползал к ней на коленках и срывал зубами молодой кустик свежей травы. И жевал его, просто так, от нечего делать.
      В этот момент земля находилась очень близко от моего лица. И она действительно была необычайно холодной, как зимой.
      Ракетки были у меня, у Бурого, у Колупаева и у Ленки.
      Как правило, у нас всегда был один шарик. Если кто-то наступал на него, игра заканчивалась.
      Но я совершенно не расстраивался. Это значило лишь то, что наступает время для других игр.
      Для начала мы сжигали этот сплющенный шарик колупаевскими спичками.
      - Да не дам я вам спичек! - орал для виду Колупаев. - У меня у самого кот наплакал!
      Потом соглашался и медленно, с удовольствием поджигал остатки шарика.
      Шарик медленно загорался, а потом на секунду как-то по-особому вспыхивал, и в этот момент Колупаев быстро, с особым выражением лица брал его двумя огромными пальцами и поддавал ракеткой. Горящий шарик летел над крышей гаража и падал куда-то туда, на крышу, и догорал там, противно воняя. От него оставался запах и прозрачный след в воздухе. Сощурясь, я долго смотрел на этот след.
      Если недавно шёл дождь, Колупаев брал какую-нибудь щепку и выкапывал из земли отвратительно длинного дождевого червяка, разделял его на части и показывал, как эти части шевелятся на нашем столе.
      - Не, ну ты смотри! - восхищался Колупаев червяком. - Это ж воля к жизни! Не то что у тебя, Лёва!
      - Вот так же человек на электрическом стуле дёргается! - заворожённо говорил Дёмочка. - Так вот руки-ноги у него… хоп-хоп туда-сюда, а голова уже отрубилась, мозги сразу замкнуло, а тело ещё шевелится.
      - Дёмочка! - морщился Колупаев. - Ты кончишь когда-нибудь или нет?
      - А кстати! - поднимал палец Дёмочка. - Некоторые люди, если их неожиданно разрубить топориком, тоже начинают шевелиться. Можно у них руку отрубить или ногу, а они всё равно! Знаешь, как называются? Зомби!
      Здесь же, в закутке между трёх стен, Колупаев иногда, очень редко, отливал битки для одной игры, название которой я забыл. Для этой игры нужна была ещё куча бутылочных жестяных пробок из-под пива. На ровной земле проводилась жирная черта, и каждый кидал свои фишки. После чего водящий бросал тяжёлую битку и старался перевернуть их днищем вверх.
      …Поскольку играть я не умел, то остальные правила позорно забыл.
      А вот то, как Колупаев делал битки из старых солдатиков и толстой проволоки, - я запомнил хорошо.
      Большими пальцами с грязными ногтями он вырывал в земле маленькую глубокую ямку.
      Потом брал солдатика или проволоку и подносил одну за другой несколько горящих спичек.
      Это было трудно. Нужно было не дать остыть олову. И в то же время держать его в руках.
      - Ух горячо! - вскрикивал время от времени Колупаев.
      Постепенно на конце солдатика или проволоки возникала тягучая блестящая капля, которая медленно и неуверенно меняла форму.
      Затем капля резко падала вниз и на конце заготовки начинала рождаться новая капля.
      - Горячо! - ещё громче орал Колупаев. - Лёва, подержи!
      Я брал за конец проволоки или солдатика и понимал, что долго не выдержу.
      - Горячо! - орал я. - Сурен, подержи!
      Сурен подбегал, вытаращив огромные армянские глаза. В глазах его блестел и ужас, и восторг, и огромное любопытство.
      Но и он не мог выдержать долго.
      - Женька, подержи! - орал Сурен. И Женька, стараясь не торопиться, как всегда, чтобы не выглядеть смешным, брал остаток олова в вытянутую руку и, мучаясь и страдая, ждал, пока две капли не спустятся вниз по невидимой нити, блестящей и горячей.
      - Дайте мне! - орала Ленка.
      Но на её долю уже ничего не оставалось.
      Но больше всего я любил пережидать в закутке дождь. Если это был, конечно, не холодный тягучий ливень, а быстрый крупный весенний дождь или незаметный мелкий моросяк.
      Можно было пережидать его просто так, накинув на голову куртку. Можно было забраться под стол и смотреть на весь мир из этого странного места.
      Можно было прижаться к стене гаража, потому что над стеной был маленький узкий козырёк, который заслонял от дождя только макушку, а нос - уже нет.
      Можно было забраться в "задний проход" за трансформаторной, там над головой были какие-то старые сломанные доски, вроде бы когда-то служившие строительными лесами. Но здесь очень воняло, и поэтому этот узенький страшный коридорчик между стеной и электрической будкой мы использовали только как средство для моментального отступления.
      …Однажды я пережидал дождь по-другому.
      В тот день тучи ходили с самого утра. И Ленка вышла из дома с зонтом, по-другому мама её не выпускала.
      Это был смешной детский зонт на пластмассовой ручке.
      Когда пошёл дождь, Ленка вдруг раскрыла свой зонт и все тут же набились туда. Все тесно прижались друг к другу, а Ленка осторожно держала зонт над головой.
      Неожиданно стало тихо. Только капал дождь. Все смотрели в разные стороны, а я смотрел на Ленкины пальцы, которые высовывались из босоножек. Грязные пальцы. Но они были не такие, как у всех нас.
      Они были грязные и нежные.
      Капли рассыпались прямо перед моим носом на какие-то осколки воды. Они разбивались об стол, о стены, обо всё на свете…
      Они разбивались и как будто прыгали чуть назад, ударившись.
      В воздухе шёл пар от наших ртов. Странно было пережидать дождь у Ленки под зонтом. Под синим зонтом с белыми горошинами.
     
     
      Как-то раз к нам пришли чужие ребята.
      Это были люди, совершенно непохожие на нас. У всех без исключения были поролоновые куртки, расклешённые брюки и свалявшиеся длинные волосы.
      Все они выглядели как братья. И все из чужих дворов.
      Они не хотели нас бить, только попросили ракетки. С собой они привели девчонок, странных девчонок в ярких кофточках, в коротких юбках, открывавших бледные до голубизны ноги, в детских гольфиках и туфлях.
      Ленка смотрела на них во все глаза.
      - Мне дай поиграть! - визжали девчонки.
      Началась странная игра. Чужие ребята лупили по шарику с такой дикой силой, что скоро треснули оба - и главный, и запасной.
      Я никак не мог понять, почему у всех этих девчонок, которые пришли с ними, такой странный бегающий взгляд. Чужие ребята дёргали их за руки, как кукол.
      - Ну что? - сказал один из них. - Шариков больше нет? Сбегай домой за шариком, - приказал он мне. - Ты меня понял?
      Я сглотнул непрошеную слюну и ответил:
      - У меня нет шариков.
      - А у кого есть? - заорал он. - У кого шарики?
      - Колян, отстань от детей! - захохотала какая-то девчонка (она показалась мне симпатичней других - с пушистыми белыми волосами и курносая). - Обойдёшься без шарика, болван!
      - Обойдусь без шарика! - вдруг согласился Колян, поднял с земли камень и ракеткой запустил его в стену. Потом ещё один, и ещё, и ещё…
      - Дурак, что ли? - завизжала та девчонка, с белыми волосами, и начала бегать вокруг стола, визжа и заслоняя голову руками.
      Я закрыл глаза.
      Ко мне вдруг подвинулся Сурен и горячо прошептал:
      - Лёва, скорей беги за моим отцом!
      - А почему не ты? - прошептал я в ответ.
      - Потому что они сразу догадаются! Они меня знают! И потому что ты сидишь ближе к тайному выходу!
      Тайным выходом Сурен называл "задний проход" в чужой двор. По его плану, я должен был выбежать через него в арку, из арки на Большевистскую улицу и вернуться кружным путём в наш двор, чтобы незаметно забежать в подъезд.
      - И что я ему скажу? - прошипел я.
      - Ты что, не понимаешь? Они же пьяные! Они же могут убить друг друга! И нас заодно, - в шёпоте Сурена было неподдельное отчаяние. Это был голос настоящего гуманиста.
      - Ну и пусть поубивают! А мы всё равно будем сидеть, - упрямо и равнодушно отозвался я.
      Я не мог отвести взгляда от этих девчонок, которые страшно визжали и вскрикивали, когда их дёргали за руку чужие ребята, - сильно и резко.
      - Ой, дурак! - хрипели они и ругались матом.
      - Лёва! - продолжал шептать Сурен терпеливо и убеждённо. - Это настоящая оргия! Они пришли и выгнали нас! Разве это правильно?
      - Это неправильно! - согласился я.
      - Тогда иди за моим отцом!
      - Хорошо, вот я приду к твоему отцу и что я ему скажу?
      - Ты скажешь: ваш сын просит навести порядок во дворе! Он выглянет в окно и сам всё поймёт!
      Иногда люди меня о чём-нибудь просят-просят, просят-просят, а я с места сдвинуться не могу. А иногда…
      Горячий шёпот Сурена подействовал на меня каким-то странным образом. Против своей воли я начал двигаться к "заднему проходу", затем на корточках влез в него и почему-то не разгибаясь полез дальше…
      Здесь было темно, сыро, страшно, противно. Больше всего я боялся, что кто-то из поролоновых братьев заметит мой манёвр, быстро полезет за мной, догонит и… Под ногами попадались куски засохшего кала, даже дохлая ворона попалась, и ещё куча мелких предметов, которые было не разглядеть. Я незаметно продвигался сквозь кучи мусора, старые ящики, сквозь остатки старой жизни к чему-то новому и неизвестному.
      Новым и неизвестным оказались двое из той безумной компании, которые стояли прямо здесь, между старым тополем и трансформаторной, и целовались. Прислонившись к сломанному забору, который как раз в этом месте был вовсе даже не сломан, они страстно предавались этому безумному занятию.
      Это было настолько интересно, что я остановился и долго на них смотрел.
      Оба тяжело и очень шумно дышали.
      - Ой, хватит! - говорила девчонка, крепко схватив за руку своего визави.
      - Нет не хватит! - упрямо сипел визави.
      - Нет хватит! - шептала девчонка.
      "А об этом надо говорить папе Сурена или нет?" - лихорадочно подумал я и побежал.
      Я побежал сквозь арку, в которой звонко отпечатались мои шаги, я повернул на Большевистскую улицу и вдруг остановился.
      "А куда вообще я бегу?"
      И ещё я подумал, что это всего лишь любовь. Опасная, страшная и немного противная.
      Да, это была она.
      "Ну и не надо мне такой любви, - злобно подумал я. - Сами занимайтесь такой любовью".
      Я бежал, но не понимал куда. Явно я бежал не к себе домой.
      "Сурен будет ждать, - подумал я. - Ну и чёрт с ним, пусть ждёт".
      Мне кажется, я потерял счёт времени и долго кружил вокруг своего двора, не в силах остановить сердцебиение.
      Наконец я пошёл к дому, через свой двор. Там, в закутке, носились какие-то тени с белыми ногами и горели огоньки сигарет. Вся эта картина показалась мне невыносимо печальной, потому что я устал от этой любви.
      Наконец я вернулся. Чужие ребята уже ушли. Было тихо и темно.
      - Не было твоего отца дома, - соврал я, но Сурен даже не обратил на меня внимания.
      Колупаев молча смотрел перед собой.
      - Случилось что? - спросил я.
      - Да нет… - отозвался он. - Ну подзатыльник дали, и всё. Просто неприятно как-то. Надо же. Баб с собой привели.
      - Да пьяные они просто! - закричал Сурен гневно.
      - Молчи, Суренчик, - тихо сказал Колупаев. - Не в этом дело. Просто если они ещё раз придут…
      - Ну придут, и что? - неласково спросил Бурый. - Что ты сделаешь?
      - Не знаю, - задумчиво сказал Колупаев.
      Кроме нас, во дворе уже никого не было. Ни взрослых, ни детей. Мне стало спокойно и в то же время как-то печально и пусто. "Травы, что ли, пожевать", - вдруг подумал я, но под стол не полез, потому что там было темно.
      - Ты испугался, да? - тихо шепнула в темноте Ленка.
      - Да нет, - сказал я. - Ничего я не испугался.
      - А тогда что? - в темноте её глаза блестели и было непонятно, смеётся она надо мной или нет.
      - Ничего, - грубо сказал я и отодвинулся на пять сантиметров.

[в пампасы]