Однажды я вышел во двор и увидел Женьку, который стоял возле трансформаторной будки. Женька держал левую руку в кармане, а правой кидал в железную дверь какой-то маленький чёрный мяч. Мне показалось, что мяч возвращается в ладонь абсолютно в ту же секунду, как приклеенный, или, например, как китайский мягкий мячик на резинке. Только дверь при этом как-то странно звенит… Или гудит.
      Я подбежал к Женьке и спросил его прямо:
      - Чего делаешь?
      - Тренируюсь! - сказал Женька и протянул мне открытую ладонь. Она была почему-то серой, грязной, а на ладони лежал мячик - тоже серый, очень маленький, как будто склеенный из двух половинок.
      - В каком смысле тренируешься? - спросил я.
      - Реакцию развиваю. Попробуй сам, - сказал Женька, - только сильно.
      Я недоверчиво взял в ладонь этот мяч, он был твёрдый и почти не сжимался. И сильно кинул его об асфальт. Мне даже хотелось почему-то, чтобы он раскололся на две половинки, мне хотелось понять, насколько он прочный, и вообще быстрее испытать его…
      Мяч взлетел и пропал из вида.
      - Где он? - спросил я изумлённо.
      - Не знаю, - незло засмеялся Женька. - Ищи теперь.
      - Слушай… - сказал я, лихорадочно оглядываясь в поисках пропавшего мяча. - А можно… Можно, когда я его найду, я с ним это… немножко поиграю?
      Женька некоторое время серьёзно подумал и наконец сказал:
      - Можно.
      Я побежал искать, а он крикнул мне вслед:
      - Учти, он каучуковый!
      Мячик нашёлся довольно скоро. Лежал он в палисаднике возле нашего дома, на травке. "Ну ничего себе! - подумал я. - Куда же это он улетел!"
      Теперь он лежал в моей руке, шероховатый и плотный. Я ещё раз покрутил его в ладонях, даже понюхал. Это была обычная резина, только очень твёрдая. Почти как железо.
      "Ну, держись!" - подумал я, зажмурился, размахнулся и саданул мячиком об асфальт с такой силой, что даже сам испугался.
      …На этот раз мне удалось поймать взглядом его полёт.
      Сначала он как будто бы зависал в воздухе.
      Взлетел на высоту третьего этажа, рухнул вниз, ударился об землю, потом поскакал огромными прыжками и быстро вылетел вон из двора, мигом перелетел через Большевистскую улицу, ударился об забор, вернулся на проезжую часть и поскакал дальше - к Дёмочкиному дому, к булочной…
      Когда я его догнал, передо мной сияла на солнце улица Заморёнова со всеми своим трамвайными путями, всегда чистым тротуаром и витринами магазина "Башмачок".
      Я перевёл дух и разжал ладонь.
      Он лежал на ладони всё такой же тихий, скромный, маленький и чуть-чуть горячий.
      - Ты вообще куда летишь? - спросил я его. - Ты давай помедленней, дружочек.
      Теперь я решил пойти в незнакомое пустое место. Нашёл какой-то узкий двор на Заморёнова, оглянулся и несильно запустил им в стену.
      Мяч отскочил и больно стукнул меня в живот. Здесь ему, наверное, не нравилось. Мало места. Но зато мне здесь было спокойно. Здесь можно было тренироваться сколько душе угодно.
      Из-за угла дома вышел дворник в фартуке и тихо сказал:
      - Ты здесь живёшь?
      Я помотал головой.
      - Тогда уходи отсюда. Не играй здесь.
      И я побрёл дальше, вниз. Иногда я отпускал его - просто несильно бросал перед собой. Мяч скакал впереди меня, распугивая прохожих, и я со сдавленным смешком догонял его и засовывал в карман брюк.
      Наконец я дошёл до странной косой стены, на которой масляной краской во время фестиваля молодёжи и студентов (за два года до моего рождения) какие-то люди написали слово "Мир" на трёх языках. Косая стена удерживала собой крутой спуск с маленького холма, на котором стоял теперь чей-то дом и чей-то двор. Вообще вся местность здесь была холмистая.
      Единственно, чего я никогда не мог понять, - каким образом за десять… нет, больше! - за двенадцать или тринадцать лет масляная краска на косой стене совершенно не стёрлась и не выцвела. Я провёл пальцем по знакомым иностранным словам. Peace. Paix. Мир. Я никогда не мог понять этого слова - что оно означает. Маленькую, круглую, как каучуковый мяч, планету, которая носится в космосе не поймёшь зачем и носит всех нас с собой? Или вообще всё, что человек видит и слышит? Вот сейчас, вот в эту секунду? Я прислушался и понял, что сверху по Заморёнова спускается трамвай.
      - Сейчас трамвай будем ждать, - сказал я мячу, - ты сиди пока.
      Как раз возле косой стены со словом "Мир" на трёх языках была остановка. К ней подошла старушка с маленькой собачкой.
      - Молодой человек, помогите, пожалуйста! - сказала она мне торопливо.
      Я подошёл к ней, и мы начали торопливо запихивать эту несчастную собачку в клеёнчатую сумку. Я держал сумку за две ручки, а старушка пыталась запихать туда собачку. Собачка тихо скулила и била по воздуху лапами.
      - Ну Соня, Соня! - говорила старушка. - Ну я же тебя люблю.
      Трамвай грохотал всё ближе, и я даже вспотел от напряжения. Наконец старушке удалось сложить свою голубую болонку нужным образом и та, пискнув в последний раз, навсегда исчезла в глубине.
      Трамвай открыл двери, причём с таким шумом, что сумка крупно вздрогнула.
      Старушка потихоньку стала забираться на переднюю площадку. Она даже не успела сказать спасибо, но я не обиделся.
      - Ты тоже едешь? - вдруг спросил меня водитель.
      - Нет, я провожаю! - ответил я.
      Зазвенел трамвайный звонок, жёлтый вагон тронулся, и я наконец остался один. Тут я быстро подумал о том, что никогда ещё не гулял по городу просто так, да ещё без друзей. Я подумал эту мысль очень быстро, чтобы она скорей проскочила, но она вернулась опять. Да ладно, сказал я себе, ещё даже не стемнело. И тут же начало темнеть. Медленно-медленно.
      - Ну хорошо, - сказал я мячу, - а теперь займёмся тобой.
      Он быстро доскакал до детского парка имени Павлика Морозова, рядом со стадионом "Метростроевец". В принципе, хорошее место. Но здесь ему было скучно. И, кроме того, мне приходилось всё время топтать газон. А газон топтать я не любил. Я знал, что за это полагается штраф, а денег у меня с собой ещё не было.
      Мы полетали немного над верхушками деревьев, и я догнал его в каком-то тёмном углу, возле железного забора. Именно здесь, рядом с памятником Павлику Морозову, детей обычно принимают в пионеры.
      Всё, сказал я себе, уже хватит.
      Хватит…
      На меня недовольно оглядывались мамаши с детьми и прогуливающиеся пенсионеры, у которых мяч всё время скакал под ногами. По идее, надо было спрятать его в карман и идти домой, нет, даже бежать домой тем же путем.
      Но сделать этого я не мог. Я всё пытался угадать, куда он полетит. И бросить так, чтобы поймать его сразу, в воздухе. Как пьяный, я шатался по парку, пока не оказался у противоположного выхода.
      Дальше начинались кирпичные корпуса "Трёхгорки", большой фабрики, на которой делали всякие ткани. Там работал мой отец, и я знал, что мимо фабрики ходить нельзя, потому что он увидит меня из окна своего кабинета, выйдет и сильно отругает, что я ушёл один так далеко. А он всегда был на работе.
      Поэтому я никогда не ходил по этой улице, по Рочдельской, а бежал сразу назад, через холмистую местность, через чужие дворы, по узким лесенкам и земляным скатам, мимо ржавых гаражей, мимо прохоровских казарм, мимо старых деревянных домов с садами и палисадниками, мимо Дома культуры, мимо всего, что я знал и любил.
      И я решил, что брошу его сейчас в самый последний раз.
      Взвизгнули тормоза, и какой-то шофёр вылез из "Волги":
      - Тебе что, засранец, жить надоело? - закричал он.
      Я застыл, как часовой на посту.
      - Чего молчишь? - сказал он. - Ты вообще где живёшь? Там? - махнул он в сторону моего дома.
      Я кивнул.
      - Ну вот и иди домой.
      Заработал мотор, и машина уехала. Улица была совершенно пуста. Я оглянулся вокруг. Мяча не было.
      Я походил немножко туда и сюда, а потом понял, что совершенно не знаю, что сейчас надо делать. Тогда я сел на землю, на какой-то кирпич, и стал себя успокаивать. Я стал говорить себе, что даже если я его потерял навсегда, это не страшно, и я просто пойду домой, а Женьке скажу, что мяч у меня отобрали. Я даже разозлился на этот мяч, что он завёл меня так далеко, что я чуть не заблудился и не попал под машину. Потом я вдруг понял, что никуда уйти не смогу, пока не найду его. Я примерно прикинул в голове, где я стоял и как я его запулил. И куда он мог в принципе улететь. Потом я рассчитал расстояние на квадраты и решил, что буду исследовать квадрат за квадратом. Что я буду ходить медленно и внимательно, заглядывая под каждый куст, как следопыт. Что я буду бережно исследовать всю землю, ощупывая её руками.
      Но тут я понял, что уже довольно сильно стемнело. Ведь осенью темнеет рано.
      Мяч был где-то здесь, совсем рядом, я чувствовал это.
      "Ну пожалуйста, - шептал я. - Ну покажись. Ну мне очень надо. Я не буду тебя кидать".
      По улице прошла пара. Женщина несла в руках цветы, обычные ромашки, а мужчина обходил её то справа, то слева и что-то шептал.
      - Да отстань, пожалуйста! - вдруг громко сказала она. - Выпил, что ли?
      Он захохотал и вдруг наподдал ногой - и я увидел, как покатился каучуковый мяч, мелко подпрыгивая под светом фонарей.
      - Твой, что ли? - не оглядываясь, крикнула женщина.
      - Мой! - закричал я.
      Я бежал за ним долго, а потом просто шёл, потому что устал, - а он всё катился и катился, как какой-нибудь колобок.
      Вдруг мяч свалился за решётку подвального окна. Туда можно было пролезть человеку моего возраста и комплекции, но внутри было уж очень противно - сыро, грязно, и сильно чем-то воняло.
      Я всё-таки полез.
      Долго я шарил между пустых папиросных коробок, гнилых листьев и всякого хлама, прежде чем в полной темноте рука не натолкнулась на что-то знакомое. Выкинув мяч, я долго, чуть не плача, выкарабкивался назад. Непонятно было - как вылезать.
      Я подтягивался на решётке вверх, но ноги оставались внизу, и я никак не мог их протолкнуть. Наконец я понял, что надо лезть ногами вверх. Одна нога, потом другая, потом туловище, потом голова. И постепенно я вытащил себя оттуда.
      Я стал отряхиваться и вдруг увидел парня, который стоял с моим, то есть с Женькиным мячом неподалёку и улыбался.
      - Давай поиграем? - сказал он.
      Он был старше меня и улыбался немножко странно. У него было плоское лицо, и он был рыжий.
      - Лови! - сказал он.
      Вдруг я понял, что если не поймаю этот мяч, будет очень плохо. Что он заберёт его. Парень кинул мяч довольно сильно, но я прыгнул и поймал.
      - Теперь ты! - сказал он.
      Я бросил каучуковый мяч ему под ноги. Вдруг парень присел. Быстро. Так делают кошки, когда бросаешь им мяч, - раз, и она уже в другом месте, сидит и смотрит.
      - Ух ты! - сказал он. - Каучуковый. Где взял?
      - У друга, - ответил я.
      - А друг где? - спросил он, не вставая, так же низко сидя с мячом.
      - Ждёт, - сказал я.
      Мы помолчали. Он покатал мяч по асфальту. Зажглось первое окно в доме. Потом открылась форточка и женский голос сказал:
      - Принеси хлеб, пожалуйста!
      Парень подошёл ко мне и сказал:
      - На.
      Вблизи его лицо не казалось плоским. Это было просто лицо, бледное лицо сильно рыжего человека, который всё время улыбался.
      Мяч вернулся ко мне, и я снова положил его в карман.
      И пошёл домой.
      Мне было нехорошо и страшно, я боялся, что парень догонит и отберёт мяч, но всё обошлось.
      Я шёл в темноте и держал руку в кармане.
      Когда я вошёл во двор, Женька внимательно смотрел на меня.
      - Сейчас отдам, - сказал я. - Только брошу в последний раз.
      Я швырнул вверх, а потом сразу задрал голову. Мне показалось, что он летит медленно-медленно.
      Крыша жёлтого дома, верхушка старого тополя, сломанный забор и снова верхушка тополя, вся в жёлтых мёртвых листьях, окно человека, который протирал стекло и слушал радио, снова асфальт, потом серая стена трансформаторной, Женькино лицо, снова стена, и ещё какие-то крыши, и голубь, который падал прямо на меня, и дождь, который летел мне в лицо сотнями капель…
      - Голова не кружится? - спросил Женька.
      Он потрогал меня за плечо и показал, где мяч. Он лежал в мелкой высохшей лужице. Возле машины.
      - Достань, - попросил Женька. Самому бегать за мячом ему было трудно.
      Я подошёл к мячу и снова взял его в руку - грязный, мокрый, холодный и липкий, он показался мне почему-то ещё тяжелее, чем раньше.
      Расставаться с ним было невыносимо.

[в пампасы]