Фото heming_fromelko

Этот край примечателен озером Селигер, уютными городками Осташков и Старица, но кроме известных достопримечательностей есть здесь то сокровенное МОЁ, о котором хочется поведать любомудрым туристам. А хоть и любителям тихой грибо-ягодной охоты.
      Богатые лесные угодья к западу от Твери приуготовили странствующему люду обильные и столь прекрасно-вкусные подаренья, что год, почитай, за годом уводили меня торопкие ноги к лесам пообочь верхней Волги.
      С детьми, с многочисленными родственниками выбирались мы из городского толпотворенья, плыли речным катером вверх по реке и сходили на берег возле краснокорых сосновых многостволий, изумрудных ельников. Там-то как раз хватало сыроежек и маслят, крупной черники и земляники на буграх, усыпанных хвойными иголками. Без подберёзовиков такоже мы не оставались. Без белых и лисичек, без ирги и голубики не уходили из облюбованных мест. Запасались на зиму в изобилии черничным вареньем, грибными соленьями, а ребята наши маленькие соревновались изо дня в день. В каком виде спорта? Так ведь хотелось им узнать, кто самый способный насчёт сушки у костра хоть подберёзовиков, хоть белых или подосиновиков. Подсчёты вели: я вчера двадцать белых нашёл! а я сегодня - двадцать три!
      Уж коли отыщешь где-нибудь какую заброшенную избушку, почему не остановиться здесь недели на две, на месяц иногда? Останавливались, потому как просто мочи нет оторваться от природных красот и всяческого здешнего изобилия!
      Вот так оказался я однажды проживающим в сараюшке не очень далеко от речного уреза.
      Живу, значит, в старинном сосновом бору. Может быть, этот лес не из тех заповедных рощ времён Петра 1, что кое-где ещё сохранились на Руси. Но деревья тутошние уж так могучи, так высоки. Невольно закрадывается в голову мысль: бор - не иначе родственник той знаменитой корабельно-мачтовой роще, что сохранилась в добре и здравии прилежными архангелогородцами с незапамятных давних годов.
      Ближе к вечеру застучал по крыше дождь. Лил и лил, словно небеса прохудились раз и навсегда.
      Печальный я сидел на крыльце. По грибы не отправишься. По ягоды в сырой болотистый черничник не пойдёшь.

Фото Ирины Стениной

      Было тепло. Дождинки стекали с сосновых иголок. Набрав по пути влаги, они падали на землю, - невероятно крупные, тяжёлые, будто гирьки. Под деревьями лежали сучья: засохли в своё время ветки и отвалились от стволов, усеяв песок. Шлепки больших капель по этим сучьям получались почему-то очень звучными. Там, где кроны сосен не прикрывали землю, дождь был другим: часто-часто летели мелкие росинки. Словно кто-то сквозь сито сеял, распылял над дорогой и поляной небесную влагу.
      Послышался рокот мотора. Я вышел на просёлок. Это приехали дачники с маленькой девочкой Машей. Выгружались. Вещей с ними было много. Выходит, отпуск новые соседи взяли большой - на месяц, не меньше.
      Здесь, на дороге, дождь падал в песок беззвучно. Его совсем не было слышно. Просёлок постепенно темнел. Был он поначалу белым. Под цвет песка, не успевшего напитаться влагой. Потом пожелтел. И вот уже стал коричневым. Посреди него, в колее, набухали мелкие лужицы.
      Я снова уселся под навес крыльца. Темнело.
      Где-то у соседей позванивали чайные ложки в стаканах. Там жизнь кипела, несмотря на позднее время и дождь. А ты здесь сидишь на своём крыльце. И понимаешь, что в черничник идти не стоит, в гости тебя не зовут, жизнь проходит мимо. Это - как ни смотри - всё же грустно.
      Нечего и смотреть. Лучше завалиться спать и ни о чём не думать.
      Утром - после того как пригрело солнце, - лужи высохли. На их месте остались жёлтые влажные пятна.
      Дорога вскоре побелела, и рассыпчатый песок сахарной пудрой заблестел под лучами. Умытая ночным дождём трава стала упругой. Изумрудной. Из неё выглядывали ягодки земляники. Маша, ясное дело, уже спешила знакомиться с ними.
      Гудели над душистыми цветами пчёлы. Звенели осы, быстро-быстро взмахивая прозрачными крылышками. Они подстерегали мух, но, как и пчёлы, были очень охочи до сладкого цветочного нектара.
      На Машу пикировали слепни. Сладкой представлялась им девочка, ползающая по траве и самозабвенно засовывающая в рот алые земляничинки.
      Маша! Отгоняй веточкой слепней, отгоняй!
      Забравшись высоко в поднебесье, ласточки носились наперегонки. Неспешно плыли пузатые кораблики облаков. Как всё это назвать? И дождь, и песок, и мокрую траву, и ягодки, и облака? И стремительных ласточек - как?
      Всё это называлось одним словом: лето.
      А что касается грусти, она куда-то уплыла. Вот только сказка у меня сочинилась в блокноте. Сама собой?
      Сама собой. Лишь помогали мне облака. И мокрый песок. И чисто умытая изумрудно-упругая трава.
      Написалась сказка у меня за день. Прихватил, конечно, часть ночи - не без того у сочинителей.
      Спал мало. Утро: белая кошка пролезла в окошко - рассвело и все углы в моей домушке проявились из темноты.
      Оказалось, что ведро у меня с вечера стоит пустым. Как это я забыл про воду? Надо сходить на родник к бакенщице Нине.
      Дом её - на волжском крутояре. На охраняемой территории старинного леса.
      У подножия высокого обрыва течёт вода из груды камней. Нина забила трубу поглубже под серые валуны, и теперь удобно подставлять ведро под струйку. Ту самую, что течёт из круглого железного отверстия.
      Набрал я воды. Поднимаюсь наискось горой, а тут подле Нининого дома - собачья конура.
      И вот, потягиваясь, вылезает оттуда... кошка. Палевая красавица с чёрными пятнами на боках. Эй, киска-кошурка! Ты как это вдруг не убоялась хозяина конуры? Или здесь теперь кошкин дом?
      - Убежал мой Трезорка. Вторую неделю носа не кажет, - говорит вышедшая к огородной ограде бакенщица. - Нынче в лугах мышей полно. Может, приспичило ему блазниться на полёвок. А скорее всего сбежал в деревню. К друзьям-приятелям. Там ведь у него дом-то родной, у меня жил приёмышем.
      Осудили мы с Ниной Трезорку за неподобающее путному псу легкомыслие. Стоим разговариваем, я любуюсь кошкой. Вот вроде бы не заморская синеглазка. Нашенской стати гибкая раскрасавица. Но поди ж ты, не похожа на прочих мурок!
      - И котёнок у неё пригожий, - подсказывает бакенщица. - Такой баской, прямо сиамский.
      Тут и сыночек кошуркин сунулся из конуры. Нас не преминул заметить - замер. Мамаша успокоительно замурлыкала, и он подошёл к ней. Та внезапно отпрыгнула, вскочила на толстый сук - валялся возле крыльца обрубок сосны. Вскочила, мяукнула.
      - Это она приучает его лазать по деревьям, - растолковывает мне дотошливая Нина. - Однако он не торопится на верхотуру. Котёнок себе на уме.
      Ленивец садится на камень у тына. Начинает облизывать лапки.
      Бакенщица смеётся:
      - Он чего сидит? Ещё испачкаешься там. Шкурка у меня своя, не чужая. Нет резона гулять по смолистому сосновому корью.
      Мама-кошка приглашает сыночка поиграть: то прячется в траве, то запрыгивает снова на сук. Красавистый сынок продолжает лениться. У него свои соображения насчёт игры. Прятаться в траве - всегда пожалуйста. Это можно. Забираться на покачивающийся и потому страшный сук - нет уж, увольте.
      Палевая кошурка старается за двоих. И сие очень смешно: взрослая всё-таки особа. Потешен и котёнок: этот малышок не по годам степенен.
      - Ишь какой, - говорит Нина. - Ты учи меня, мамаша. Я не возражаю. Однако на дерево полезу в другой раз.
      - Был бы здесь Трезорка, - в свою очередь замечаю рассудительно, - науку лазанья по деревьям живо освоил бы этот ленивец.
      Нина вздыхает - чего уж тут спорить? И кошке Трезорка сгодится. И хозяйке дома он не помеха, поскольку хорошо живёт Ермошка, когда есть у него собака да кошка.
      Пошла Нина в деревню. Надо разыскать Трезорку. Он всем нужен. А я отправился горной тропинкой восвояси - с ведром, где плескалась потихоньку студёная вода из ручья.
      Каменистый волжский крутояр видится мне высоченной вершиной. Ох, многое может поведать человеку Высокая Гора. И в сказке не сказать.
      Так-то оно так... да только появилась у меня в блокноте новая сказка.
      Сказочное ты моё Волговерховье!

[в пампасы]